Россия и большевизм - Страница 5

Барбюс и Ромен Роллан — мягкотелые соглашатели, благородные шулера игры дьявольской, расторопные лакеи кровавой пошлости, утонченные Максимы Горькие — те кое-что знают, но не хотят знать: зажмурив глаза, едят «ананасный компот». С кого другого, а уж с них-то кровь взыщется.

Должно оговориться: поэзия — не политика, созерцание — не действие Франции. Тут противоположность трагическая, но не безысходная. Для того-то и совершается трагедия, чтобы найти исход.

Поэзия Франции отрицается ее политикой, созерцание — действием с такою силою, что есть надежда, что Франция спасет не только себя, но и всю Европу.

О Польше и говорить нечего: слишком ясно, что вся поэзия и вся политика, созерцание и действие Польши — в борьбе на жизнь и смерть с большевистским дьяволом.

Но, кроме Польши и Франции, можно сказать обо всей остальной Европе, что в поэзии, то и в политике, и даже здесь еще в большей степени, чем там. Вот где «все это любят»!

Роман Ллойд Джорджа с большевиками тем непристойнее, что происходит в Англии — классической стране «благопристойности».

Большевизм и Европа — молодой негодяй и старая влюбленная распутница: он может с ней делать все, что угодно — ей это нравится. Она говорит, что «это ужасно», но про себя ужасно любит. «Милые большевики, шалуны, проказники!»

Страшны не победные красные полчища, не похабный мир с советским правительством, не признание его великими державами; страшно это тихое просачивание большевистского яда в самое сердце Европы.

Кажется иногда, что «нравственное помешательство», moral insanity, овладело всем человечеством и что внезапный «Демон Превратности» внушает ему восторг саморазрушения. Кажется иногда, что «бесы» вошли не только в русский народ, но и во все человечество, и стремят его как стадо свиней, с крутизны в море.

Да, страшно, но не надо терять надежды, что Исцеливший одного бесноватого исцелит и все человечество. Надо помнить, что наглость большевиков равна их трусости: молодец на овец, а на молодца и сама овца. После Божьего чуда под Вислой есть надежда, что молодец скоро явится, и тогда большевизм превратится в овцу.

Только бы понял он, что не все это любят!

СМЫСЛ ВОЙНЫ

Когда наш друг идет по узенькой дощечке над пропастью, мы не должны кричать: «Берегись, упадешь!» Наш крик может погубить: испугавшись, он сделает неверный шаг и упадет.

Когда Польша недавно шла над пропастью, мы с замирающим сердцем следили за ней молча и только молились: сохрани ее Господь. И молитва наша услышана, Польша спасена.

Теперь можно и должно говорить о миновавшей опасности, о неверных шагах, роковых ошибках, которые довели Польшу до края пропасти и едва не погубили. Ведь если она спасена, то чудом. В чудо надо верить, но нельзя чудес требовать, искушать Бога.

Кажется, главная ошибка теперь ясна для многих — о, если бы для всех в Польше! Ошибка эта — вовсе не поход на Украину, как внешнее стратегическое действие, но внутренний политический смысл, который придан был этому походу, а через него и всей войне, наиболее значительной и влиятельной частью Польского общества.

Надо сказать правду: с самого начала войны, политический, национальный и всемирный смысл ее был неясен. С кем Польша воюет: с большевиками или с Россией?

Для нас, русских, ответ был лучезарно ясен. Если большевики — злейшие враги, убийцы России, то война с ними — война не с Россией. Ни одной минуты не сомневались мы, что в сердце польского народа ответ так же ясен. Но в сознании польского общества ясности не было: тут смысл войны мерцал и двоился. Вот эта-то роковая двусмысленность едва не погубила Польшу.

Ошибки преуменьшать не следует. Корнями своими уходит она очень глубоко, повторяю, не в сердце, не в воле польского народа, а в сознании польского общества, или некоторой части его.

Россия — враг Польши, исконный, вековечный и непримиримый, — одинаково, как Россия первая, царская, так и вторая, большевистская, а третьей России нет и не будет. Сейчас нет России: там, где она была, — пустое место, черная яма, бездонный хаос. России нет — и благо Польше. Гибель России — спасение Польши; ничтожество России — величие Польши.

Может быть, никто этого не сознает и не высказывает так отчетливо, как я сейчас делаю; но не связанная, не сознанная ошибка еще непоправимее: скрытый яд сильнее действует.

Стоит ли доказывать, что воля к небытию России для Польши преступна и безумна, самоубийственна? Стоит ли доказывать логикой мышления то, что логикой бытия уже доказано? Вот, когда можно сказать: не рой другому яму — сам в нее упадешь. Не Польша, а кто-то за Польшу рыл яму России, и Польша едва в нее не упала. В одну яму едва не упала, начнет ли рыть другую?

Впрочем, воля к небытию России — ошибка не одной только Польши. После мира с Германией, нелепого и недействительного, вся европейская политика на этой воле основана. Европа захотела устроиться так, как будто России нет. И недурно устроилась. Дом, основанный на землетрясении. Кажется, скоро ясно будет для всех, что яма, вырытая для России — могила Европы. Может быть, никогда еще не была так велика Россия, как сейчас, в своем падении; никогда еще так не учитывали вес России на весах всемирно-исторических. Если вся Европа окажется скоро на краю гибели, то это потому, что земная ось сдвинута тяжестью России «несуществующей».

Польша к России ближе, чем Европа. Польше виднее. Искупит ли она теперь, после Божьего чуда под Вислой, ошибку Европы, или повторит свою собственную ошибку? Поймет ли, что убийство России — самоубийство Польши? Божье чудо откроет ли Польше глаза или потухнет во тьме, только ослепив, как молния?